Фаина Мальцева. Федор Александрович Васильев
Вполне допустимо, что какую-то роль в работе над этим пейзажем мог сыграть недатированный этюд осеннего леса, исполнение которого связывается по времени с поездками Васильева осенью 1872 года в горы для собирания натурного материала к заказанной ему картине «Эриклик. Фонтан».
Композиция картины «Болото в лесу. Осень» воспринимается вполне определившейся. Здесь, очевидно, проявилась привычная черта Васильева - находить нужную ему по замыслу композиционную построенность и закреплять ее вначале в самой общей форме.
Именно такое впечатление и оставляет живопись картины, поскольку проработанной в ней оказалась только центральная группа деревьев с пожелтевшей листвой, осеннее холодное иссиня-серое небо и густо заросшее травой болотце.
Все остальные части представляют собой редкий осенний лес, оставшийся едва прописанным.
При общей неоконченности картины трудно сказать что-либо определенное о самой ее живописи. Ее главной особенностью на данном этапе является широкое письмо и стремление выразить и сохранить в картине звучание чистого цвета.
Это наиболее заметно и в центральной группе деревьев, и в живописи переднего плана, записанного отдельно положенными мазками коричневой, желтой, зеленой, местами черной краски, лишенными предметной конкретности.
Используя интенсивную освещенность всего центрального плана светом, идущим извне, Васильев добивается впечатления реальности осенних красок, контрастно звучащих на фоне иссиня-темных туч.
Но работа над картиной прервалась, очевидно, на какой-то промежуточной стадии, иначе в ее живописи трудно усмотреть логическое развитие того понимания Васильевым колорита, в котором чувствовалось бы его глубинное восприятие роли цвета и поиски светоцветовой гармонии.
Тем не менее и на этом этапе еще не полностью сложившийся образ уже дает достаточный материал для дальнейшего домысливания.
В нем многое как бы предугадывается, и это повышает его эмоциональный сложный настрой, который не кажется мажорным при всем богатстве цветной палитры, заставляющей и теперь в как будто нарядных красках чувствовать предвестье осенних бурь и близящегося увяданья, о чем напоминает и беспокойная живопись неба.
Картина «Болото в лесу. Осень» наряду с такими произведениями, как «Утро» и «Заброшенная мельница», дает особенно ясное представление о том, сколь многообразны были у Васильева поиски выражения волновавшей его темы. Они проявлялись не только в вариациях сюжета, но и в чисто живописных решениях.
Причем эта последняя картина не в меньшей мере, чем две другие работы этой группы, говорит о наступлении в творчестве Васильева нового, прерванного смертью этапа.
Зная по последним письмам Васильева о его очень тревожном душевном состоянии и то и дело наступавшем ухудшении болезни, не удивляешься оставшейся в таком незаконченном состоянии картине «Болото в лесу. Осень».
Она для нас - живой след неугасимой, страстной энергии творческого духа художника, которую могла прервать только рухнувшая надежда на выздоровление.
Но занятия живописью весной 1873 года, видимо, еще продолжались, поскольку в письме Крамскому Васильев пишет о необходимости окончить к началу мая уже запроданную картину «Рассвет».
Такие замечательные пейзажи, как «Утро» и «Заброшенная мельница», не похожие по строю образов на все предыдущее и даже на живопись картины «Рассвет», как бы выражают собой «будущий путь и типы картин», исполнением которых он мечтал заняться и признавался в этом Крамскому еще 25 февраля.
При всей кажущейся непохожести, в их образах, может быть, даже полнее, чем в других картинах на русские темы, раскрылось своеобразие таланта Васильева и самоосознание своей личности:
«Васильев становится таким, каким он должен быть по сложению, становится таким, каким ему назначила быть природа (это, конечно, в нравственном значении, - становится таким, каким он обещал быть)», - писал он Крамскому 14 марта 1873 года после полученного отзыва о картине «В Крымских горах».
24 сентября 1873 года смерть прервала жизнь художника.
Впечатление от привезенных из Ялты работ Васильева было удивительное и глубокое. Помимо обилия картин, рисунков и сепий, поразительными были оригинальность и зрелость всего исполненного, как бы заново открывавшего творческое лицо жившего в одиночестве художника.
На устроенной в Петербурге посмертной выставке его произведений все было распродано еще до ее открытия людям, близко стоявшим к кругу передового искусства и увидевшим в работах погибшего молодого художника не просто феноменальное явление искусства, а что-то глубоко всех затронувшее и самостоятельно выраженное.
Об этом факте, поразившем всех художников, Крамской очень проницательно написал жившему тогда в Париже Репину: «Когда появляется талант не фальшивый, когда художник отвечает тому, что уже готово в публике, тогда она безапелляционно произносит свой приговор.
Казалось бы, все места заняты, каждая отрасль имеет своего представителя, да иногда и не одного; но искусство беспредельно, приходит новый незнакомец и спокойно занимает свое место, никого не тревожа, ни у кого не отымая значения, и, если ему есть что сказать, он найдет слушателей».
в начало...
|
