|
Нонна Яковлева. Творчество Ивана Крамского
В лучших портретах 1870-х годов Крамской, утверждая идеал нового человека, словно поворачивает разными гранями тот образ, который в его «Христе» был сжат в короткий иероглиф, конкретизирует, придает ему национальные черты, окрашивает индивидуальной неповторимостью. Л.Н.Толстой и И.И.Шишкин, В.М.Васнецов и М.В.Дьяконов, сам художник на автопортрете 1874 года - все они чем-то напоминают образ человека на перепутье, «выражение собственных мыслей» Крамского. Эволюция творческого метода портретиста ярко отразилась в его работе над образом друга и соратника - И.И.Шишкина.
В первом - графическом (1869, Государственный Русский музей) - портрете преобладает тот момент зоркой фиксации облика, который в ранних работах порой выдает ретушерское прошлое художника, хотя значительность и сила характера модели находят свое место и в этом образе. Крамской, по-видимому, не удовлетворенный до конца своей работой, долго ищет композицию, способную воплотить образ человека, который всю душу свою отдает родной природе, изучив его «научным» - а для Крамского с его тяготением к науке это слово высокое - образом.
Итогом работы становится портрет И.И.Шишкина (1873, Государственная Третьяковская галерея), в котором пейзажист предстал перед зрителями «в тот момент, когда Шишкин более всего бывает Шишкиным, известным большей половине образованной России», на фоне пейзажа с атрибутами художника, вышедшего писать этюды с натуры.
Этот портрет-картина был своеобразной повестью о пейзажисте, и некоторое прозаическое многословие ее внутренне соотнесено с методом самого Шишкина - автора прекрасной, хотя и несколько суховатой картины «Лесная глушь», уже ушедшего от натуралистической манеры ранних работ, но еще не освоившего язык мощного эпического звучания. О пейзажах Шишкина той поры Крамской отзывался словами, которыми можно определить и портрет его кисти: прекрасно, «ученым образом», но без «тех душевных нервов, которые так чутки к шуму и музыке в природе».
В портрете, написанном семью годами спустя, все элементы повествовательности - этюдник, зонтик, даже пейзажный фон - становятся излишними. По монументальной выразительности он сопоставим с портретом Л.Н.Толстого. Та же цельность силуэта на светлом нейтральном фоне, свободное расположение фигуры в пространстве холста, голова с растрепанными седеющими волосами и густой бородой, мудрые и добрые глаза, тяжелые опущенные плечи. Облик модели становится активным выразителем характера, его «вместилищем». Кряжистый, как вековечное древо, «человек-школа», автор эпической «Ржи», готовый - и это творчески воплощает в своем образе Крамской - создать «Лесные дали», «Утро в сосновом лесу», «Корабельную рощу» - все те картины, которые и для сегодняшнего зрителя прежде всего и есть Шишкин.
Стариковской мудростью веет от портрета М.В.Дьяконова (1875, Государственный Русский музей) - художника, вместе с которым Крамской преподавал в рисовальной школе на Бирже. Внимательно - до сухости - выписывая избороздившие сухое лицо морщины, художник так увлеченно передает пристальные глаза - ясные, строгие, цепкие, что впечатление сухости стирается, в памяти возникают лучшие портреты стариков в мировой и русской живописи, и ясно улавливается почтительность, с которой младший собрат по искусству смотрит на старшего и уважаемого им.
Вообще в эти годы Крамской много и охотно пишет своих товарищей по искусству: И.К.Айвазовского и А.А.Киселева, А.П.Соколова, В.В.Верещагина, В.Е.Маковского, А.Д.Литовченко и других.
Созданные в портретах характеры деятелей искусства - художников, литераторов - роднит особая готовность к действию, активность мировосприятия. В то же время Крамской ясно вычерчивает индивидуальность каждого, наполняя внутренней выразительностью почти аскетично отобранные средства, Сами фоны его портретов, лишенные предметной среды, «нейтральные»,- далеко не нейтральны в системе образа: они словно образуют каждый раз свое поле творческого напряжения, со своей окраской, с собственной интенсивностью внутреннего свечения. В портрете скульптора М.М.Антокольского фон горит глубоким внутренним жаром. Именно колорит создает впечатление напряженности, поддержанной ритмом светлых пятен на черно-коричнево-красном фоне. Словно наливающийся внутренним жаром холст высвечивает голову, на смуглом лице - глубокие темные глаза, губы полусомкнуты, кажется, сейчас прозвучат слова пылкой речи. Всегда радующийся чужой удаче, в 1877 году Крамской обращается к Репину с восторженным письмом по поводу написанного им портрета А.И.Куинджи. После страстного, профессионально-глубокого анализа живописи Репина Крамской пишет: «Убедившись в том, что Вы сделали чудо, я взобрался на стул, чтобы посмотреть кухню, и... признаюсь, руки у меня опустились. В первый раз в жизни я позавидовал живому человеку, но не той недостойной завистью, которая искажает человека, а той завистью, от которой больно и в то же время радостно; больно, что это не я сделал, а радостно, что вот же оно существует, сделано, стало быть, идеал можно схватить за хвост, и тут он схвачен» и Крамской умалчивает о собственном портрете Куинджи: «Ведь я сам хотел писать Куинджи, и давно, и все старался себя приготовить, рассердить, но после этого я указываюсь». Однако произведение было создано, и как раз в этот период.
При всех достоинствах работы Репина образ, созданный Крамским в небольшом по формату портрете А.И.Куинджи (1877, Государственная Третьяковская галерея), существенно дополняет наше представление о художнике, тайна живописного метода которого до сих пор поражает зрителей. Не страстный напор, не порыв - в этом портрете преобладает тишина сосредоточенности, погружение в мир гармонического отрешенного созерцания. Крамской словно подсмотрел момент творческой сосредоточенности, когда художник остается наедине со своим холстом. На мягко вибрирующем коричневато-зеленом фоне выделяется пышноволосая «библейская» голова Куинджи, тонкие зеленоватые тени ложатся на широкий светлый лоб, осеняющий продолговатые, восточного разреза глаза, полуприкрытые тяжелыми веками.
Случаев параллельного портретирования одних и тех же моделей в практике Крамского и Репина в эти годы немало. И если младший, как правило, превосходит старшего живостью и свободой кисти, то нередко образы Крамского отличаются большей цельностью и глубиной. Один из лучших, самых лирических и задушевных образов этих лет - портрет П.М.Третьякова (1876, Государственная Третьяковская галерея). Как многие изображения любимых моделей, это - погрудное, дающее возможность художнику сосредоточить внимание на лице - тонком, правильном, с четко очерченными губами и умным, сдержанным взглядом спокойных темных глаз. Оно освещено выражением благородного изящества, согрето особой, чуждающейся внешних проявлений духовной силой.
продолжение...
|
