|
Нонна Яковлева. Творчество Ивана Крамского
Написать Толстого, портрет которого так хотел получить Третьяков в свою галерею, Крамской берется в 1873 году, когда летом оказывается с семьей в Козловке-Засеке, в пяти верстах от Ясной Поляны. В письме от 1 августа, обращаясь к Третьякову с просьбой выслать деньги умирающему в Крыму Васильеву, художник обещает ему в счет этого долга употребить «все старания, чтобы написать портрет графа Толстого».
Однако уговорить писателя позировать было непросто, и Крамской должен был заинтересовать своей личностью человека, в те годы очень далекого от христианского смирения - крутого, властного и даже жесткого: «Описывать Вам мое свидание с ним я не стану, слишком долго: разговор мой продолжался с лишком 2 часа, 4 раза я возвращался к портрету, и все безуспешно; никакие просьбы и аргументы на него не действовали».
И все же Толстой согласился позировать, при этом художник должен был написать два портрета - один для Третьякова, другой для семьи писателя.
Они о многом говорили во время сеансов. Смысл их бесед отразился в романе, над которым Толстой работал в те же дни августа 1873 года: и черты облика Крамского, и его характер послужили материалом для образа художника Михайлова в «Анне Карениной». Изучая Друг друга, они словно обмениваются портретами - эти два мыслителя, беспощадно и трезво подвергавшие анализу всякое жизненное явление, умеющие обнажить суть события или характера.
Светотенью, мазком по форме Крамской лепит лицо, не сглаживая грубоватости форм, «разлапистости» широкого носа, не пытаясь спрятать большое оттопыренное ухо. Он словно доверчиво следует за природой, вложившей могучий и тонкий интеллект в грубоватую «мужицкую» оболочку. И сосредоточивает свое внимание на освещающих лицо глазах: внимательно, но не мелочно обозначает конструкцию глаза, чуть трогает красным и белым слезничок, сложно пишет радужку, высветляя пространство между темным, с острым бликом зрачком и синей каемкой. Создается впечатление острого, пронизывающего взора.
Много позднее В.И.Немирович-Данченко, вспоминая о первой встрече с Толстым, напишет: «Ну, конечно, впереди всего эти знаменитые орлиные глаза - глаза мудрого и доброго хищника. Самое удивительное в его внешности. Глаза, всякому внушающие мысль, что от них, как ни виртуозничай во лжи, все равно ничего не скроешь. Они проникают в самую глубь души. В то же время в самой их устремленности и остроте - ничем не сдерживаемая непосредственность. Это не зоркость умного расчета, а наоборот - простодушность в самом прекрасном смысле этого слова». Впервые эти глаза для России написал И.Н.Крамской.
Поочередно работая над двумя портретами, Крамской, может быть, в первый раз, сам не может до конца понять, что возникает, словно само собою рождается под его кистью. В том холсте, который останется в Ясной Поляне, художник воплощает свои непосредственные впечатления от общения с Толстым - великим и все же близким окружающим его людям. Второй портрет рождается как прозрение, как образ, увиденный теми «духовными очами», о которых писал Ф.М.Достоевский в одной из своих ранних критических статей.
«Я сам слишком хорошо его (портрет) знаю, чтобы судить,- пишет художник Третьякову,- чувствую, что он какой-то странный. Если бы это была не моя вещь, если б я мог его видеть в первый раз, как другие, то, разумеется, что я не затруднился бы приговором, но теперь просто не могу ясно дать себе отчет».
В письмах этой поры - почти растерянность автора перед своим творением. Может быть, впервые Крамской получает результат, непредвиденный заранее. Слишком могучим оказалось влияние модели, слишком напряженным общение, не дававшее возможности холодного анализа, захватившее всего художника, вызвавшее порыв такого вдохновения, что кисть работала словно бы сама по себе, не сдерживаемая трезвым контролем рассудка. В творческом горении сплавлялись воедино интуиция и профессиональные навыки, сознание и неосознаваемые движения души, чувство и разум. В итоге на полотне возник образ огромной силы эмоционального воздействия, образ-прозрение, первое изображение человека, при жизни признанного гением не только земли русской, но и всего человечества. От портрета, висящего в зале Третьяковской галереи, в памяти остается ощущение огромной, словно из монолита вырубленной глыбы с буравящими, насквозь пронизывающими глазами. Крамской монументализировал невысокого Толстого, и зрители, знавшие писателя по этому портрету (в их числе Репин), нередко поражались тому, как мало соответствовал сложившийся в их представлении образ писателя первому жизненному впечатлению.
Вспоминая о встрече с Толстым весной 1905 года, А.И.Куприн писал: «Помню поразившую меня неожиданность: вместо громадного маститого старца, вроде микельанджеловского Моисея, я увидел среднего роста старика, осторожного и точного в движениях». Но в начале нового века Толстой для всей России был гением мирового значения, и его, по определению В.И.Ленина, «мировое значение, как художника, его мировая известность, как мыслителя и проповедника», были осознаны многими людьми отечества.
Крамской уже в начале 1870-х годов, закончив работу над портретом и подводя своеобразный итог своим впечатлениям, отлившимся в живописную форму, пишет Репину: «А граф Толстой, которого я писал, интересный человек, даже удивительный. Я провел с ним несколько дней и, признаюсь, был все время в возбужденном состоянии даже. На гения смахивает».
В то же время близкие говорили о том, как похож, до иллюзии, портрет: «Смотреть страшно даже» (по словам жены Толстого) Репин также пишет: «Портрет его страшно похож».
В этой работе Крамского - вся сущность реалистического социально-психологического портрета: такое отражение главного в характере, что, как говорил Белинский, «вам покажется, что зеркало далеко не так верно повторяет образ вашего знакомого, как этот портрет, потому что это будет уже не только портрет, но и художественное произведение, в котором схвачено не одно внешнее сходство, но вся душа оригинала».
продолжение...
|
