|
Иван Крамской. Глава из книги Надежды Шер о художниках-передвижниках
Летом обычно члены артели разъезжались: одни уезжали далеко в родные края, другие недалеко от Петербурга снимали какой-нибудь старый сарай, приспосабливали его под мастерскую, где жили, писали этюды. К осени все снова возвращались в Петербург, начинались разговоры и мечты о выставке привезенных работ.
Но артель не имела права устраивать публичных выставок, и приходилось довольствоваться выставкой в большом артельном зале, куда приходили друзья, знакомые, молодежь из академии, любители искусств. Как много всегда рисунков, этюдов, картин привозили из поездок молодые художники! Какие значительные разговоры, споры возникали у каждой картины! Какая была доброжелательная и всегда очень серьезная критика!
А в печати артельщиков обвиняли в том, что они оскверняют высокое, чистое искусство, показывая «обжорные ряды» и темные стороны народной жизни; говорили о том, что художник должен писать только возвышенные, прекрасные картины для услаждения и украшения жизни.
Но были у артельщиков и защитники. В те месяцы, когда Крамской с товарищами ушел из академии, в журнале «Искра», например, появилась статья, в которой говорилось о том, что «надо, чтобы искусство перестало нас только услаждать одними вздорными сладостями, надо, чтобы оно, сбросив подкуривания и расшаркивания, стало на прямую и честную дорогу и сделалось благом народа, потребностью народа».
Один из самых образованных людей своего времени, Владимир Васильевич Стасов считал, что с Федотова и Перова начинается новая пора русского национального искусства. Когда в 1861 году французский художник Курбе заявил, что он «первый в Европе поднял знамя реализма», Стасов решительно запротестовал и возмутился: «У нас то же самое началось в нашем углу, неведомо для Европы, без шума, без грохота на весь мир... и все-таки без заимствования откуда бы то ни было».
Зимой по четвергам в артели собирались гости. В зале ставили огромный стол, на столе лежали бумага, краски, карандаши. Желающие выбирали себе материал по вкусу и работали. Кто-нибудь обычно читал вслух. На «четвергах» бывали художники, артисты, писатели, ученики Академии художеств; собиралось иногда до пятидесяти человек. Приходил Репин с молодым скульптором Антокольским, художники Ярошенко, Савицкий, Шишкин, Якоби; бывал кое-кто из приезжавших московских художников.
Иногда заглядывал Стасов - большой, громкоголосый, задорный, и встречали его шумно, весело.
Однажды с Шишкиным пришел его родственник, молодой начинающий художник Федор Васильев. Сначала он как-то не понравился Крамскому, но очень скоро стал самым близким ему человеком. Когда этот девятнадцатилетний юноша садился за артельный стол и карандаш его касался бумаги, Крамскому казалось, что это сказочный богач, не знающий счета своим сокровищам и щедро, безрассудно бросающий их где попало. Все, что бы он ни делал, он делал как бы шутя, вперемежку со смехом.
За его стулом, когда он рисовал, всегда стояли художники и с восхищением смотрели, как мастерски работал он карандашом.
А в соседней комнате кто-нибудь играл на рояле, кто-то затягивал песню. Случалось, Крамской приходил позднее - задерживался в рисовальной школе. Он входил всегда бодрый, полный всевозможных новостей, идей, планов. Его тотчас окружали, завязывался разговор, который часто переходил в спор. Говорили и спорили обо всем: об искусстве, о политике, о морали, о новых книгах. Крамской любил и умел спорить. К словам его не только прислушивались, но их почти всегда принимали как окончательный вывод всякого спора.
«А вот что дока скажет?» - говорили товарищи во время спора. И умный, справедливый дока Крамской умел уловить и выхватить главную мысль спора, иногда даже не совсем ясную для самих спорящих. Он всегда стремился сделать мысль ясной и как бы возвращал ее товарищам четко сформулированной, остро отточенной.
Через некоторое время, по примеру артели Крамского, возникла вторая артель художников «для совместной работы и жизни». Душой и главой этой артели был художник Василий Максимович Максимов, который поступил в академию вскоре после бунта, а кончая ее, также отказался от конкурса. «Мои убеждения меня заставляют не идти на конкурс,- говорил он, - я против заграничной поездки, потому что хочу изучить сначала Россию и бедную русскую деревню, которой у нас никто не знает».
И вот молодые художники, которые ушли из академии, и все те, кто по своему духу, по своим устремлениям были с ними, как бы составили большой передовой отряд художников. Почти все они были молоды, связаны дружбой со студентами университета, где шла иная жизнь, вольнее
были мысли, острее разговоры. В общении друг с другом вырабатывались взгляды, убеждения.
Так вне императорской Академии художеств росло и крепло молодое искусство, и часто артельщики шутя говорили, что у них своя, новая Академия художеств - академия Крамского.
продолжение...
|
