Иван Крамской. Глава из книги Надежды Шер о художниках-передвижниках
3
Не прошло и года после поступления в академию, как Крамской догнал и перегнал товарищей: через четыре месяца он был уже в классе гипсовых фигур, а еще через четыре -в натурном классе, занятия в котором особенно его привлекали. Натурщиками в классе были обычно сторожа академии и их приятели. «Поставишь, например, Тараса, - говорили ученики,- и выкраиваешь из него какого-нибудь быстроногого Ахиллеса - древнегреческого героя, или Геракла, а профессор подойдет и скажет безразличным голосом: «Плоско, коленка дурно нарисована, чулок вместо следка...» - и пошлет в Эрмитаж посмотреть и поучиться у великих мастеров».
В конце каждого месяца преподаватели обычно просматривали работы академистов, которым запрещалось присутствовать на этом просмотре. «Как это было бы для нас полезно и интересно!.. - писал Крамской позднее в одной из своих статей. - Один профессор говорит, другой профессор говорит, третий говорит!... и о чем? О рисунке, о живописи, о композиции. Как все это нас может двинуть вперед!» Но просить о разрешении присутствовать на просмотре, хотя бы «только в качестве самых почтительных слушателей», ученики не решались. «Иногда, впрочем,- говорил Крамской, - натурщики разъясняли нам кое-что, так как они были единственными счастливыми слушателями этих лекций. Бывало, пристаем: «Ну, Тарас, голубчик, скажи, пожалуйста, что они там такое говорят? Как это происходит?»
«Да как? Сначала все так тихо по-иностранному разговаривают между собою, а потом заспорят и почнут уже по-русски». Конечно, при таком порядке пустить слушателями хотя бы и учеников академии - неудобно.
Итак, результаты экзаменов, наполняя сердца наши тревогой, а головы недоумением, не могли быть орудием образовательным. Оставалось, кому нравилось, ловить отрывки профессорских советов, вроде вышеприведенных».
Среди этих советов был один, который особенно привлекал Крамского: учиться в Эрмитаже у великих мастеров прошлого. Он часами ходил по Эрмитажу, вглядывался в картины, до боли ощущая радость общения с великими художниками и гордость за людей, всё это создавших. И хотя картины рассказывали о людях и событиях давнопрошедших лет, они несказанно волновали его.
Каждый раз, возвращаясь домой усталым, взбудораженным, счастливым, он чувствовал, как обогащается его разум. Правда, многого он еще не понимал, многое не умел видеть и все еще думал о том, как мало он знает. «Никому и никогда я так не завидовал, как человеку действительно образованному», - всегда говорил он. В Острогожске он перечитал множество книг и потом все годы продолжал читать и пополнять свое образование. По-прежнему любимым его журналом был «Современник». Он часто перечитывал старые номера журнала, вчитывался в статьи Белинского, прочитывал все новые произведения, которые там печатались: «Записки охотника» Тургенева, «Кто виноват?», «Сорока-воровка» Герцена, «Севастопольские рассказы» Толстого, стихи Некрасова.
К этому времени Крамской уже имел постоянный заработок. Фотографы настойчиво приглашали его в свои ателье, называли «богом ретуши» и говорили, что никто в Петербурге так хорошо не «разделывает» фотографические портреты, как он. Жил теперь Крамской в небольшом уютном флигеле в саду на Восьмой линии Васильевского острова. По-прежнему ходил в академические классы, делал композиции на мифологические и библейские темы, рисовал натурщиков, гипсы, но к академии стал как-то охладевать. Академическая «премудрость», как говорил он, не нравилась ему с первых же шагов, ион «никогда не мог к ней приспособиться и с нею примириться».
И вот, «в то время, - вспоминал позднее Крамской, - когда мое молодое стремление к искусству было так странно смущено, и я все больше и больше запутывался в вопросах первостепенной для меня важности, - приехала картина Иванова «Явление Христа народу».
Александр Андреевич Иванов писал свою картину в Италии и работал над ней больше двадцати лет. И пусть рассказывала картина о Христе - легендарном основателе христианского вероучения, но, как писал Репин, по своей идее она была близка русскому человеку, заставляла думать о путях и судьбах народа, униженного, оскорбленного, бесправного, но жаждущего слова свободы.
Картина вместе со множеством подготовительных к ней этюдов была выставлена в Академии художеств. Для художников, для большинства академистов она была настоящим откровением, а чиновники академии, весь высший свет Петербурга приняли картину холодно. Очень скоро, опасаясь, очевидно, вредного ее влияния на молодые умы академии, картину отправили в Москву.
В Москве Иванов заразился холерой и умер, пробыв на родине немногим больше месяца. Во время похорон, когда у могилы тихо стояла толпа, кто-то сказал: «Что дала Иванову Россия за его картину? - и сам себе ответил: - Могилу».
Картина Иванова потрясла Крамского, и тогда же он написал первую свою статью «Взгляд на историческую живопись», в которой говорил, что картина Иванова «будет школой, в которой окрепнут иные деятели, и она же укажет многим из молодого поколения их назначение».
После картины Иванова особенно ясно стало Крамскому, что художник может служить только тому, в чем он безоговорочно убежден, и что писать картину можно только тогда, когда «в голове сидит какая-нибудь идея, которая волнует и не дает покоя».
продолжение...
|
