Иван Крамской. Глава из книги Надежды Шер о художниках-передвижниках
1
Недалеко от Воронежа, на окраине уездного городка Острогожска, в пригородной слободе Новая Сотня, родился, провел детство и раннюю юность художник Иван Николаевич Крамской. Пригородная слобода отделялась от города майданом - площадью, вдоль которой шли глубокие овраги. Небольшой дом Крамских, под камышовой крышей, в три окошка, стоял у самой площади на высоком берегу речки Тихая Сосна. Он и до сих пор стоит на старом месте, этот «домик Крамского», как его называют. Сюда часто приходят люди, которые знают и любят картины художника Крамского. Здесь, в тесных комнатах, в саду, огороженном плетнем, как бы оживают страницы коротенькой автобиографии, которую написал Крамской, строчки его юношеского дневника, немногие рассказы друзей его детства.
Вот в этой комнате у печки каждое утро и зимой и летом обычно стояла мать и молча готовила завтрак. За столом сидел отец и каждое утро раздраженным, сердитым голосом что-то долго говорил матери. Потом на целый день уходил в должность - он служил писарем в городской думе; вместе с ним уходил и старший брат, тоже писарь в думе. А второй брат- Федор - торопился в уездное училище.
И вот все ушли, и сразу тишина - спокойная, ласковая. Мать подойдет, проведет шершавой рукой по лицу и будто зачеркнет неуютный и неприятный кусочек утра. В душе зародится радость, вернее, даже не радость, а предчувствие радости на долгий, долгий день.
Вот Ваня на улице с ребятишками. Недалеко от дома большая гора и спуск к реке. Зимой это ледяная гора. Салазки, а то и просто ледышка - и он несется вниз; ему весело, страшно. И на всю жизнь запоминается: очень высокая гора, ослепительно белый снег, далекое ярко-синее небо.
А вот еще зимний вечер. Заснеженная дорога; он с матерью едет на дровнях; белеют стволы тонких берез, лед в замерзших лужицах, от вечернего солнца ложатся длинные тени... И ему, совсем еще маленькому мальчику, грустно и сладостно - его покоряет эта нежная красота тихого зимнего вечера.
Летом в окна «домика Крамского» смотрят зеленые кусты, вишневый сад. По одной из дорожек сада медленно идет мальчик - это он, Ваня Крамской. Утро солнечное, росистое и пахучее; с обеих сторон мокрая высокая трава бьет его, осыпает брызгами... Мальчик относил отцу завтрак и теперь возвращается домой, гордый от сознания исполненного важного поручения.
И еще утро: он на крыльце; тут же мать и еще кто-то. Все смотрят на небо, и он смотрит. И вдруг - солнца нет, а есть тонкое-тонкое кольцо, а внутри кольца - черно-красное. Становится темно, как ночью; ему страшно, и он крепко держится за перила крыльца, и его охватывает острое чувство чего-то «неотвратимого, прекрасного».
А через несколько часов он уже казак - верхом на плетне; пригнулся, держит длинную палку - копье наперевес, совсем как настоящие казаки, которые проезжают иногда по улице на лошадях в высоких шапках, надетых набок. Таких казаков он часто лепил из глины, которой много было у погреба. Они казались ему похожими на настоящих и очень нравились.
Летними вечерами, там, где у большого дома свалено было много бревен, шли самые шумные и веселые игры. Собирались ребята со всей улицы, играли в мяч, в свайку, в прятки. Совсем поздно, когда кончался день и за рекой вставала луна, чистая, круглая, большая, расходились по домам. Ваня долго не засыпал - в саду у соседей играли на флейте. «Как это было хорошо! - вспоминал он позднее. - Никогда лучшего артиста я потом не слыхал, и никогда такого восторга, спирающего дыхание, в моей жизни в такой мере не повторялось. Наутро я. бывало, забираюсь в свой сад, где была одна большая, густая и старая вишня, с раздвоившимся стволом, взбираюсь поближе к верхушке, усаживаюсь и на гребенке, переложенной по зубцам бумагою, начинаю играть: звуки выходили очень похожие на флейту, по-моему. Случалось, что я довольно долго доставлял себе это удовольствие, но оно всегда кончалось тем, что мать моя сыщет меня, стащит оттуда и иногда чувствительным образом накажет за порчу дерева, а музыкальный инструмент спрячет так, что долго не найдешь».
Ване шел седьмой год, когда сосед-музыкант стал учить его вместе с другими ребятишками грамоте. Учиться было легко, и Ваня быстро запомнил буквы: аз, буки, веди, глаголь... выучился читать по складам, узнал, как пишут цифры, и был очень горд, когда в первый раз сам написал на глиняной печке: «1844 год». Особенное удовольствие доставляли ему две цифры «четыре», стоящие рядом, и он старался писать их как можно красивее.
Семи лет Ваня пошел в приготовительный класс уездного училища и все ждал, когда перейдет в первый класс, где начиналось рисование. Но учиться рисовать в первом классе было совсем не так интересно, как он думал. Учитель, добрый старичок, в начале года принес в класс рисунок- профиль лица без затылка и с чубом на лбу - и велел его срисовывать. Рисунок был напечатан на клетчатой бумаге штрихами, и Ваня старательно его срисовывал. Весь год он рисовал один этот рисунок, да так и не кончил. Не кончил он рисунка и во втором классе - это были «фигуры с ногами, изображающие святое семейство». Учитель был недоволен, обозвал его лентяем и сказал, что он «зарывает свой талант в землю», а что значило «зарывать талант», Ваня так и не понял. По другим предметам учился он хорошо, но всю жизнь вспоминал не ученье и не пятерки, которые всегда получал, а частое стояние в углу на коленях и безотчетный страх перед экзаменами. «...Бывало, выходишь на экзамен.- кровь в виски стучит, руки дрожат, язык не слушается и то, что хорошо знаешь, - точно не знаешь, а тут очки, строгие лица учителей... Помню, как, бывало, у меня кулачонки сжимались от самолюбия, и я твердо решался выдержать и не осрамиться».
продолжение...
|
