|
Иван Крамской. Глава из книги Надежды Шер о художниках-передвижниках
Он продолжал учиться в академии и, как того требовал профессор, упорно совершенствовал свой рисунок, вырабатывая безошибочную дисциплину руки, точность глаза. Его руководитель, профессор Марков, неталантливый художник и посредственный педагог, повторял часто для вразумления своих учеников рассказ о том, как «великий Карл» - художник Брюллов, - когда учился в академии, сорок раз нарисовал и окончательно отделал голову Лаокоона, чтобы добиться точной и строгой передачи гипса. Такая суровая школа рисунка была, конечно, очень полезна Крамскому, и он не мог этого не понимать. С теми навыками, которые давала ему разделка портретов, врожденным умением чувствовать форму, со своей неиссякаемой трудоспособностью он быстро шел вперед, овладевая профессиональным мастерством, получая награды и медали за свои рисунки.
С товарищами по академии Крамской подружился быстро. В большинстве это были юноши, которые, так же как и он, страстно любили искусство. Преодолев тысячи препятствий, собрав по грошам денег на дорогу, они приезжали, а то и приходили пешком с разных концов России и поступали в Академию художеств. Жили впроголодь, случалось, ночевали на Неве на барках с сеном и были счастливы, если удавалось пристроиться в какую-нибудь булочную или кондитерскую, где пекли пряники. Там за три копейки с дюжины они красили золотом пряничным баранам и свиньям головы, а генералам погоны.
Как многие академисты, Крамской аккуратно посещал от пяти до восьми часов вечера рисовальные классы. Когда-то, лет двадцать назад, в эти классы ходил рисовать с натуры художник Федотов, бывал здесь и Гоголь. С тех пор мало что изменилось. В вечерние классы за небольшую плату допускались, кроме учеников академии, все желающие: приходили студенты, офицеры, художники-любители, молодые и старые, бывали дамы и светские франты. Учиться рисовать было тогда модно. Вся эта пестрая толпа шумно врывалась в класс, устроенный амфитеатром, с круглой площадкой внизу для натурщика. Мест часто не хватало, сидели на полу, на принесенных с собою поленьях. От множества ламп, скупо освещавших класс сверху, пахло фотогеном - так назывался тогда керосин, - было очень душно. Натурщик становился в позу, наступала тишина, и незаметно пролетали положенные три часа. Крамскому нравилось, что рисунки разрешалось брать домой; он долго еще возился с каждым рисунком, находил ошибки, исправлял их.
После вечерних классов молодежь стала иногда собираться во флигеле у Крамского. Постепенно это вошло в обычай, и как-то так получилось, что Крамской стал вожаком, руководителем своих товарищей. Был он образованнее, начитаннее, лучше разбирался в событиях окружающей жизни.
Было самое начало шестидесятых годов. По всей России говорили о скором освобождении крестьян от крепостной зависимости. Ждали манифеста о воле; по рукам уже давно ходили тайные листки-прокламации, в которых призывали народ к борьбе. Лучшие, передовые люди понимали, что будущий манифест - обман и самый бессовестный грабеж крестьян. Понимал это и Крамской.
Девятнадцатого февраля 1861 года был объявлен манифест об освобождении крестьян. Но на деле крестьян освобождали без земли, и очень скоро по России прокатилась волна крестьянских восстаний. Восстания жестоко подавлялись, а бунты росли, ширились, захватывали. «Современник» - боевой журнал революционных демократов - переживал трудное время. Одного за другим арестовывали сотрудников журнала, а самый журнал за революционное, антиправительственное направление было запрещено выпускать в течение восьми месяцев. Вскоре был арестован и посажен в крепость Николай Гаврилович Чернышевский.
Эти события горячо обсуждались в кружке Крамского на Васильевском острове. Скрытая от взоров академических профессоров в маленьком флигельке в глубине сада, как бы вырабатывалась новая русская академия, тоже маленькая, которая впоследствии разрослась в художественную артель. Собирались почти каждый вечер; один из товарищей читал вслух что-нибудь из произведений Толстого, Тургенева, Островского, Некрасова... Некоторые трудились над заданными в академии рисунками, рисовали для заработка, кое-кто занимался ретушью - Крамской учил «разделывать» портреты, добывал работу. Сам он обычно рисовал портреты. Рисовальщик он был прекрасный и всегда говорил, что рисунку можно научиться, надо только непременно упражнять руку и не давать себе пощады. Портреты он почти всегда дарил, и многие из них уже давно утеряны, но среди сохранившихся есть очень хороший портрет художника Григория Григорьевича Мясоедова, несколько автопортретов...
Все очень интересовались московскими художниками и московским Училищем живописи и ваяния, где были совсем иные требования, чем в академии. Там профессора поощряли самостоятельное творчество, требовали от учеников знания живой натуры, жизни. Но в Москву ехать никто не мог - денег ни у кого не было.
Иногда картины московских художников выставлялись в Академии художеств. В Петербурге уже знали картины Перова «Приезд станового на следствие» и «Первый чин», видели некоторые пейзажи Саврасова. Как-то Крамской пришел с вестью, что Перов в Петербурге, что привез две новые картины и через несколько дней они будут на постоянной выставке Общества поощрения художеств. Конечно, в первый же день все были на выставке, видели «Сельский крестный ход на пасхе», «Проповедь в селе», восторгались картинами. Через несколько дней узнали, что «Сельский крестный ход на пасхе» приказано убрать с выставки как картину «вредную, пагубно действующую на молодые, неопытные сердца».
продолжение...
|
