|
Иван Крамской. Глава из книги Надежды Шер о художниках-передвижниках
Крамской любил эти суетливые, полные волнующих ожиданий дни, любил накануне открытия выставки пройти с товарищами-художниками по тихим праздничным залам, снова и снова остановиться у какой-нибудь особенно понравившейся картины. Случалось, кто-нибудь из молодых художников говорил, что недоволен своей картиной, жалеет, что дал ее на выставку. Крамской всегда приходил на помощь; он не умел и не любил говорить приятных слов, а скажет только: «Вперед, без оглядки, были люди, которым было еще труднее» - и улыбнется своей открытой, ясной улыбкой.
Само собой разумеется, что Крамской, «трибун, вожак, направитель и настроитель всей тогдашней полосы русского искусства», как говорил о нем Стасов, действительно был «предметом особенной ненависти» для властей. Еще со времен бунта он был взят под надзор полиции; позднее о художественной артели, которой он руководил, было запрещено писать какие бы то ни было доброжелательные отзывы - в Третьем отделении смотрели на артель подозрительно. И вот новое товарищество художников, передвижные выставки, и снова Крамской стоит во главе этого дела, а у его картины толпы народа, спорят, шумят, и «возбуждение умов непостижимое». Руководители Академии художеств были смущены: ведь среди этой толпы много воспитанников академии, и некоторые из них, как, например, Репин, Савицкий, близки с членами товарищества, бывают у них, а Савицкий осмелился даже поставить на передвижную выставку свою картину, не испросив на то разрешения академического начальства. Совет постановил исключить Савицкого из Академии художеств. «Вы принадлежите к такому кружку, который критикует все действия академии», - сказали ему, когда он пытался выяснить, за что же его исключили. Вскоре вслед за исключением Савицкого последовал приказ, по которому ни ученикам академии, ни пенсионерам не разрешалось участвовать в каких бы то ни было выставках, кроме академических, так как передвижные выставки, соблазняя молодежь, отвлекают ее от академии и делают академические выставки менее интересными.
Лето после второй выставки Крамской снова провел с Шишкиным и Савицким - на этот раз в живописной местности под Тулой, недалеко от усадьбы Льва Николаевича Толстого Ясная Поляна* Все три семьи поселились в большом помещичьем доме, вокруг росли огромные липы, столетние дубы, недалеко была мельница, железная дорога. Как в прошлом году, с раннего утра уходили работать. Савицкий целые дни проводил у железной дороги - он делал этюды для картины «Ремонтные работы на железной дороге»; Шишкин, как всегда летом, писал с натуры, Крамской все обдумывал новую картину - «Осмотр старого дома», которая у него как-то не ладилась, написал портрет Шишкина. Когда Третьяков узнал, что Крамской живет всего в пяти верстах от Ясной Поляны, он заволновался. Давно мечтал он иметь портрет Толстого, но Толстой не соглашался позировать ни одному художнику. «Сама судьба благоволит нашему предприятию, - писал он Крамскому, - я только думал, «как бы хорошо Ивану Николаевичу проехать в Ясную Поляну», а Вы уже там! Дай бог вам успеть! Хотя мало надежды имею, но прошу Вас, сделайте одолжение для меня, употребите все Ваше могущество, чтобы добыть этот портрет». И Крамской постарался «употребить все свое могущество», чтобы добиться согласия Толстого. Вначале Толстой принял его холодно, позировать отказался. Около двух часов пробыл Крамской в Ясной Поляне, несколько раз принимался уговаривать Толстого - он чувствовал, что не может уйти, не добившись согласия, но дольше оставаться было неудобно. Прощаясь с Толстым, Крамской сказал:
- Я должен буду навсегда отказаться от надежды написать портрет, но ведь портрет ваш должен быть и будет в галерее.
- Как так?
- Очень просто. Я, разумеется, его не напишу, и никто из моих современников, но лет через тридцать, сорок, пятьдесят он будет написан, и тогда останется только пожалеть, что портрет не был сделан своевременно.
Толстой задумался, потом вдруг согласился, может быть, еще и потому, как говорила жена его, Софья Андреевна, что Крамской «своей симпатичной личностью и беседой привлек Льва Николаевича».
Решено было, что Крамской напишет два портрета: один для галереи Третьякова, другой для семьи Толстого. Узнав о согласии Толстого, Третьяков был очень доволен и тотчас написал Крамскому: «Я так и думал, что только вам удастся убедить неубедимого - поздравляю вас!»
Для Крамского начались дни напряженной, радостной и тревожной работы. Над портретом Толстого он работал в маленькой гостиной, где в это время Толстой писал свой новый роман «Анна Каренина». «Помню, взойду я в маленькую гостиную, - вспоминала позднее Софья Андреевна,- посмотрю на этих двух художников, один пишет портрет Толстого, другой пишет свой роман «Анна Каренина». Лица серьезные, сосредоточенные, оба художника настоящие, большой величины, и в душе моей такое к ним чувствовалось уважение».
Через месяц - в срок необычно короткий - оба портрета были готовы. Крамской не любил и обычно не делал повторений - точных копий своих работ. И на этот раз он одновременно писал два портрета. Толстому предоставлено было право первому выбрать портрет для Ясной Поляны, и он оставил себе не лучший из двух портретов - возможно, сделал это сознательно.
Оба портрета написаны Крамским великолепно, с поразительным сходством. «Так похоже, что смотреть страшно», - сказала Софья Андреевна Толстая, когда увидела готовые портреты.
продолжение...
|
