|
Иван Крамской. Глава из книги Надежды Шер о художниках-передвижниках
Портрет, который достался Третьякову и до сих пор висит в Третьяковской галерее, - это первый по времени живописный портрет Толстого и один из лучших его портретов. В нем нет ничего лишнего, весь он сдержанно серьезный, очень собранный. Толстой сидит в кресле в своей обычной домашней блузе; он смотрит прямо на зрителя, взгляд пристальный, глубокий. Коричневатый фон портрета как-то особенно мягко сочетается с цветом синей блузы, с узкой белой полоской воротника, с цветом глаз.
Но, как всегда, окончив портрет, Крамской как-то встревожен, недоволен собою. Он пишет Третьякову о своих сомнениях, о том, что чувствует- портрет получился «какой-то странный» и что ему самому неясно то, что он сделал. Правда, он говорил позднее, что из всех портретов, которые он писал, это самый «честный» портрет. «...Я все там сделал, что мог и умел, но не так, как бы желал писать».
Современники приняли портрет восторженно. Репин, как рассказывают, «первый от него стал с ума сходить», а Стасов смотрел его несколько раз, потом не выдержал и поехал к Толстому... «Портрет Толстого поразил меня еще больше, чем когда-нибудь, и ударил меня по лбу с такой силой и разбередил меня до такой степени, что я не стал больше откладывать и послал в тот же вечер условную телеграмму: «Выезжаю к Вам завтра в час». Лошади были присланы мне навстречу, и я провел в Ясной Поляне дня полтора. Ну-с, я вам скажу, что это за человек, что за человек - слов нет!!!» - писал он Крамскому.
Работая над портретом Толстого, Крамской не раз думал о том, как необходимо ему «овладеть всеми богатейшими возможностями цвета» и что только теперь он начинает «смекать живопись». Несколько месяцев назад, получив картину Васильева «В Крымских горах», он писал ему: «Как писать не надо, я давно знал... но как писать надо, Вы мне открыли...»
Это письмо было написано в самом конце марта 1873 года. Крамскому было тридцать шесть лет, а Васильеву всего двадцать два года. Около двух лет он уже жил в Крыму и, тяжело больной, писал свои картины. И кто знает, как бы сложилось творчество Васильева, если б не внимательная забота, самоотверженная, нежная дружба Крамского.
Васильеву становилось все хуже. «Если бы Вы знали, мой дорогой, как худо Вашему другу», - писал он. Но не хотелось, нельзя было верить тому, что это близится конец. Крамской писал ему ободряющие письма, доставал деньги, устраивал его дела в Петербурге. Читая их переписку, видишь, какая это была настоящая, большая дружба, как болели они оба за русское искусство, какие высокие мысли волновали их. «...Вы живы: доказательство моей мысли, что за личной жизнью человека, как бы она ни была счастлива, начинается необозримое, безбрежное пространство жизни общечеловеческой в ее идее и что там есть интересы, способные волновать сердце, кроме семейных радостей и печалей, печалями и радостями гораздо более глубокими, нежели обыкновенно думают»,- писал Крамской.
Письмо это Васильев получил за несколько недель до смерти - он умер 24 сентября 1873 года. Из жизни Крамского ушел самый близкий друг, и, может быть, никто, как он, так болезненно остро не ощущал, что Россия лишилась одного из гениальных своих художников.
8
21 января 1874 года открылась третья передвижная выставка. На этой выставке было уже больше картин, в ней принимали участие и новые члены товарищества: Виктор Васнецов, Илья Репин, Архип Иванович Куинджи... Картины первых выставок видели уже не только в столице, их «передвигали» - перевозили и устраивали выставки по разным городам России: Москва, Киев, Харьков, Рига, Орел, Одесса, Кишинев, Казань, Саратов, Воронеж... Повсюду выставки вызывали интерес, вносили в жизнь города новое, значительное, свежее, помогали людям по-иному увидеть окружавшую их жизнь. Понятно, что правительство всячески старалось заглушить, ослабить влияние товарищества. Царские чиновники снимали с выставок неугодные правительству картины, запрещали делать с них копии, поощряли клеветников, нападавших в печати на художников - членов товарищества.
А «Товарищество, - посмотришь, - писал Стасов, - и в ус себе не дует: возьмет да стряхнет с себя одну беду за другою и потом стоит себе по-прежнему живое, сильное и здоровое, как ни в чем не бывало. Видно, и в самом деле все русские художественные силы тут в сборе, одна другую притягивает, одна другой помогает, и идут они все по настоящей дороге. И какое славное заглавие у этих молодых людей - товарищество! Как они хорошо себя назвали, какими добрыми товарищами стоят все рядом!»
Много лет спустя, на праздновании двадцатипятилетнего юбилея Товарищества передвижных художественных выставок, стихотворение, посвященное этому событию, начиналось так:
Друзья, мы чествуем сегодня четверть века
С той памятной поры, как на Руси возник
Тип коллективного живого человека,
Которого зовут - «Передвижник».
И с первых лет и на долгие годы для этого «коллективного живого человека», для «Передвижника», определились возвышенные цели русского художника-гражданина: верно служить своему народу, никогда не оставаться холодным, безучастным созерцателем жизни, утверждать правду в искусстве, быть взыскательным художником, прямым и честным человеком.
продолжение...
|
