Надежда Шер. Василий Григорьевич Перов
Перов был изумлен, растроган, бросился благодарить, не помнил, как потом очутился на улице, дома! Через несколько дней он переехал к Егору Яковлевичу Васильеву - преподавателю рисования в гипсовых классах училища. Самоотверженно влюбленный в искусство, он не одного Перова поддержал в трудную минуту жизни. У него часто и подолгу жили некоторые ученики училища и разные любители искусства; многие из них, случалось, обманывали его ожидания, но он не обижался и каждый раз искренне удивлялся и огорчался. Он любил свое училище, любил рассказывать ученикам о том, как оно создавалось, как «несмотря на разность званий» сохранялся среди учащихся дух братства и товарищества, и постоянно говорил о том, что эти «истинно прекрасные отношения надо хранить свято и нерушимо».
И действительно, дух братства и товарищества, бескорыстная, чистая любовь к искусству накладывали свой отпечаток и на жизнь училища и на бывших ее учеников, которые на многие годы неизменно сохраняли какие-то общие черты.
4
Егор Яковлевич Васильев предсказывал Перову блестящую будущность, относился к нему бережно, заботливо. А Перов просто не верил своему счастью - у него был угол, он был сыт, а главное, не надо было думать о той страшной минуте, когда потребуют плату за учение. Вероятно, тот же Васильев позаботился о том, чтобы его записал на свое имя один из членов Московского художественного общества, который по уставу общества мог иметь бесплатное место для одного из учеников училища.
Кроме Васильева, преподавателями училища были в то время такие разные люди и художники, как Скотти - руководитель класса исторической живописи, Мокрицкий и Зарянко - преподаватели портретной живописи.
Скотти, обрусевший итальянец, был прекрасным акварелистом, но Перов говорил, что он не написал ни одной исторической картины, а писал по заказу большие иконы для церкви. Он всегда торжественно проходил по классу, молча смотрел работы, изредка останавливался и отрывисто изрекал: «Убавь носу! Подними глаз! Срежь подбородок!» Это было все, что слышали от него ученики.
Мокрицкий, по словам Перова, безумно любил искусство, считал себя очень хорошим художником, но за всю жизнь написал не больше пяти-шести портретов. Он гордился тем, что когда-то учился у несравненного Брюллова, был товарищем Гоголя по Нежинскому лицею, но это не мешало ему быть очень посредственным преподавателем. Ученики любили Мокрицкого: их увлекали его бесконечные рассказы о Брюллове, о великих мастерах прошлого, об Италии...
По правилам училища, Мокрицкий и Зарянко вели преподавание поочередно: месяц дежурил в классе Мокрицкий, а другой месяц его сменял Сергей Константинович Зарянко. Но так как взгляды на искусство и на преподавание были у них разные, то они часто спорили. Мокрицкий говорил возвышенные слова об искусстве и уверял, что «натура - дура», что надо главным образом копировать и изучать великих мастеров прошлого.
Зарянко - ученик Венецианова, хороший художник учил, что надо тщательно изучать натуру, что искусство - труд, и очень тяжелый труд, что художники прежде всего должны безошибочно правильно рисовать, знать законы перспективы, композиции. «Техника, - говорил он, - так же необходима, как необходимо иметь ноги, чтобы ходить, язык, чтобы говорить, и руки, чтобы что-либо делать; без техники художник то же, что без глаз».
Ученики училища, в большинстве взрослые люди, много испытали в жизни, видели нужду, голод, сами зарабатывали себе на жизнь. На натуру - на окружающую действительность - смотрели они своими глазами и, конечно, лучше знали жизнь, чем многие учащиеся Петербургской академии художеств. Речи своих профессоров слушали они внимательно и многому учились у них, хотя не всегда и не во всем следовали их советам, а случалось, и спорили с ними. Отношения между преподавателями и учениками были простые, дружественные.
По старой памяти учащиеся ходили изредка к Василию Андреевичу Тропинину. Тропинин был болен, стар, но каждая встреча с ним обогащала учащихся, а советы его писать побольше с натуры, писать проще, естественнее были всем по душе.
Жилось в Училище живописи и ваяния гораздо вольнее, чем в Петербургской академии художеств, которая находилась в непосредственном подчинении министерства императорского двора и где часто вопросы искусства решались чиновниками, которые мало, а иной раз и совсем ничего не понимали в искусстве.
Но в Петербурге был Эрмитаж - великолепная сокровищница мирового искусства, в классах было много прекрасных пособий, у воспитанников были свои мастерские при академии. В Москве же в те годы не было ни одной публичной картинной галереи, а картины, которые собирали богатые люди, висели в особняках и дворцах, куда только в исключительных случаях могли попасть некоторые ученики училища. Денег на Училище живописи и ваяния государство отпускало гораздо меньше, чем на школу при Академии художеств, и в классах часто не хватало самых необходимых пособий. Руководителям и преподавателям училища приходилось обращаться за помощью в Академию художеств, которая иногда присылала копии с античных оригиналов, рисунки, эстампы. Несмотря на все это, учащиеся работали много, интересно, серьезно, и училище каждый год выпускало нескольких превосходных художников.
Почти каждый год в училище устраивались выставки. Наряду с работами учащихся выставляли свои произведения молодые, только что окончившие училище художники - Шмельков, Саврасов; выставляли свои картины и художники старшего поколения, главным образом московские.
продолжение...
|
