Надежда Шер. Василий Григорьевич Перов
В училище, как об этом мечтали его основатели, принимались ученики самых разных сословий: крепостные крестьяне, которых помещики посылали обучаться живописному мастерству, мещане, дворяне... Они сходились и съезжались «...не только из разных углов и закоулков Москвы, но, можно сказать без преувеличения, со всех концов великой и разноплеменной России. И откуда только у нас не было учеников!.. Были они из далекой и холодной Сибири, из теплого Крыма и Астрахани, из Польши, с Дона, даже с Соловецких островов и Афона, а в заключение были и из Константинополя. Боже, какая, бывало, разнообразная, разнохарактерная толпа собиралась в стенах училища!.. Ни к кому больше не шел так стих Пушкина, как к нам, тогдашним ученикам:
Какая смесь одежд и лиц,
Племен, наречий, состояний...» - вспоминал много позднее Перов в рассказе «Наши учителя».
3
В первый день сентября 1853 года, радостно волнуясь и смущаясь, вошел Перов в училище и увидел в швейцарской веселую, шумную толпу учеников.
В девять часов прозвенел колокольчик, и в несколько минут швейцарская опустела - все разошлись по классам.
Вместе со всеми новичками Перов пошел в первый класс. По программе в первом классе полагалось рисовать «отдельные части тела человеческого, а потом и целые фигуры с лучших оригиналов». И Перов, который любил работать, умел ко всякой работе относиться с интересом, добросовестно и усердно срисовывал носы, уши, глаза... Он блестяще перешел во второй класс, где программа была шире: ученикам предлагалось срисовывать с лучших эстампов разных родов живописи - исторической, бытовой, пейзажной, портретной, - для того чтобы каждый по окончании училища мог выбрать тот род живописи, который ему больше нравится. Кроме того, во втором классе большое внимание обращали на рисунок с античных гипсовых голов.
Перов посещал и утренние и вечерние классы и часто брал рисунки домой, чтобы еще над ними поработать. Он скоро подружился с товарищами и особенно с Иваном Шишкиным, который поступил в училище за год до него.
Но счастье Перова продолжалось недолго. Из дому стали приходить письма о болезни отца, и помощи ждать было неоткуда. Старушка хозяйка не гнала его и даже помогала ему чем могла, но если первое время было немножко смешно прятаться каждый раз под кровать, когда приезжало начальство - жить посторонним мужчинам в приюте воспрещалось, - то теперь это было иногда обидно и горько. А самые горькие минуты пришлось пережить, когда настало время платить за учение, а денег не было. Что делать? Неужели придется бросать училище и ехать куда-нибудь в провинцию учителем рисования? «Я медлил... На что надеялся, чего ждал? Право, не знаю, - писал он одному из приятелей, вспоминая эти трудные дни своей жизни. - В один особенно прекрасный день я отправился, по обыкновению, в класс; на душе было сумрачно и гадко - я беспрестанно ожидал, что передо мной затворят двери училища за невнесение платы. Робко поднявшись по лестнице, я вошел в швейцарскую, и, между тем как снимал галоши и вешал картуз, старик швейцар наш, подойдя, объявил мне, что Егор Яковлевич [Васильев] меня спрашивал и приказал послать к себе. У меня так и опустились руки; ну, думаю, значит - конец; вероятно, запретят посещать классы... И я печальный пошел в античную залу. Проходя к месту, я увидел Егора Яковлевича, поправлявшего кому-то рисунок. Я раскланялся, но не решился тотчас подойти к нему - мне казалось неловким объясняться с ним при других, да и боялся помешать ему...
Я сидел и тревожно на него поглядывал... В это время вошел в залу один из учеников старшего класса; мне нужно было поговорить с ним... Я вышел к нему на середину, к нам подошли другие ученики... Вдруг я почувствовал, что кто-то дернул меня за полу; оборотясь, я увидел прошедшего мимо Егора Яковлевича. «Неужели это он дернул меня?» - подумал я, глядя ему вслед недоуменными глазами. Между тем Егор Яковлевич, пройдя почти всю залу, как-то странно, неуклюже манил меня к себе рукой; по мере моего приближения он все более и более улыбался и, когда я уже совсем близко подошел к нему, нерешительно и робко, точно не учитель ученику, а ученик учителю, совал мне свою руку и говорил скороговоркой: «Если вам можно-с, зайдите, пожалуйста, ко мне-с, в мою квартиру; вы знаете, где я живу?»
«Как же, знаю», - отвечал я.
«Ну, так зайдите через полчасика, мне нужно с вами поговорить-с».
Противной показалось мне эта излишняя вежливость: хотят человека выгнать, выгнали бы уж просто,- так нет, с соблюдением утонченной деликатности и возможных приличий, словно издеваются.
«Хорошо, приду», - отвечал я грубо.
Егор Яковлевич удивленно посмотрел на меня».
Через полчаса Перов был у Егора Яковлевича и сидел, примостившись сбоку на стуле, а перед ним сидел Егор Яковлевич, маленький, кругленький человечек в синем форменном сюртуке, застегнутом на все пуговицы, в широком галстуке, который хомутом висел на его шее. Он смотрел на Перова добрыми глазами и как будто бы не решался говорить. Потом сказал:
- Я вас вот зачем пригласил: извините, пожалуйста, вы, как я вижу, человек небогатый, так не хотите ли у меня жить?
продолжение...
|
