Надежда Шер. Василий Григорьевич Перов
К осени 1861 года картина была готова и появилась на выставке в Академии художеств. Зрители увидели маленькую деревенскую церковь. Старый священник произносил проповедь. О чем? Вероятно, в сотый раз объяснял прихожанам текст, написанный на стене церкви: «Несть власти, еще не от бога», потому что только бог властен во всем, а он, священник, творит его волю. Перед ним - освещенные сверху солнечным лучом прихожане. Справа сидит семья помещика, сам помещик мирно дремлет под слова проповеди, жена любезничает с кавалером, за их спиной слуга отгоняет бедную старуху от господ. Налево стоят двое крестьян и дети. Одной рукой священник указывает на небо - на бога, другой - на крестьян, которых сам бог отдал во власть помещика. А в глубине церкви, отвернувшись от священника, крестьяне окружили молодого человека - он, по-видимому, принес текст манифеста о воле, который будет прочитан после проповеди.
На первый взгляд картина показалась академическому начальству такой верноподданнической, так хорошо была исполнена, что Перову присудили за нее большую золотую медаль. Он стал пенсионером Академии художеств и получил право на заграничную командировку. Но если Перову удалось «обмануть» академическое начальство, которое, впрочем, позднее спохватилось и забило тревогу, то все передовые люди, вся учащаяся молодежь прекрасно поняли скрытый смысл картины и радовались его успехам.
А Перов почти одновременно с «Проповедью на селе» трудился над картиной «Сельский крестный ход на пасхе», эскиз которой был отвергнут академией. Закончил он эту картину несколько месяцев спустя после «Проповеди».
...Бедная, темная русская деревня в праздничный день пасхи. После утренней церковной службы, как обычно в дни больших праздников, священник и другие служители церкви с прихожанами идут по деревне. Священник заходит в каждый дом, служит в зажиточных домах молебны и, конечно, угощается «во славу божию». Вот он выходит из избы пьяный, с опухшим лицом, с мутными глазами. В одной руке у него крест, другой держится он за столбик крыльца. Рядом валяется дьячок, на крыльце баба отливает пьяного мужа, под крыльцом видны чьи-то ноги. За углом избы лошадь, запряженная в телегу, и хозяин дома, который передает церковному сборщику положенную дань натурой.
А крестный ход продолжает свой путь. Все пьяны - люди, несущие хоругвь и крест; старый мужик в лаптях, который спьяну держит икону вниз головой; молодая женщина, тоже с иконой, со спустившимся чулком, бессмысленно что-то поющая... Над деревней хмурое небо ранней весны, под ногами грязь, размытые колеи, еще не везде стаял снег, еще ждут грачей старые гнезда на большом дереве у избы...
Картина появилась на выставке Академии художеств. Но пробыла она здесь всего один день. Ее приказано было убрать с выставки, и, как потом писали в одном журнале, она «исчезла по причинам, от художника не зависящим». Но художник не угомонился. Он перевез ее на Невский проспект, на постоянную выставку Общества поощрения художеств. Зрители толпами стояли у картины, вокруг нее поднялся невообразимый шум. Одни хвалили Перова за правду, которую он показал, говорили о том, что настало время писать такие обличительные картины; другие возмущались, кричали, что Перов унижает искусство, показывая только темную сторону жизни.
Очень скоро картину снова приказано было убрать с выставки «за непристойность», с которой изображались духовные лица; воспроизводить ее в печати также было запрещено, и запрещение это оставалось в силе до самой революции.
Один из друзей Третьякова, узнав, что он купил эту картину, писал ему: «...Слухи носятся, что будто бы вам от святого синода скоро сделают запрос, на каком основании вы покупаете такие безнравственные картины и выставляете публично... Перову вместо Италии как бы не попасть в Соловецкий».
Лето после выставки Перов вместе со своим другом Прянишниковым, который тоже окончил училище, жил под Москвой недалеко от Троице-Сергиева лавры. Весной и летом отовсюду, часто издалека, приходили сюда на богомолье люди - каждый со своим горем. Приходили убогие, калеки, нищие. Все они верили в чудодейственную силу святого Сергия, в «священную» воду монастырских озер, а монахи продавали все: и «святую» воду, и поповское благословение, и лицемерные свои молитвы...
Материала для наблюдений было достаточно. Оба художника целые дни бродили по окрестностям, рисовали, обдумывали сюжеты будущих картин. Как-то забрели очень далеко - в Мытищи. Перов увидел: за столом, под тенью деревьев, сидит откормленный, краснорожий иеромонах, отдуваясь, пьет чай с блюдечка; у ног его саквояж, из которого торчит горлышко бутылки. За ним служка-чернец, стоя, пьет пустой чай, он не смеет сидеть в присутствии «святого отца». «Святой отец» уже выпил целый самовар, а молодая девушка все еще доливает самовар.
Зрелище показалось Перову омерзительным. Вот она, будущая картина! Но он знает, что это еще только первые, неясные мысли, предчувствие будущей картины. Надо уловить главное, поймать сущность ее, идею. Мысли мелькают, мучают своей неотвязностью; он делает зарисовку за зарисовкой, думает с карандашом в руке, и как-то внезапно приходит догадка: недостаточно показать вот такое «святое» животное, необходимо противопоставить ему человека из другого мира, из мира угнетенных и обездоленных. Не сразу удается ему найти образ, который бы отвечал его замыслу. Он смотрит, ищет, перебирает свои зарисовки. Наконец решает: перед разжиревшим монахом будет стоять солдат, инвалид войны, георгиевский кавалер, слепой, без ноги, с ним оборванный мальчик-поводырь. В те годы было много вернувшихся после Крымской войны инвалидов. Царское правительство о них не заботилось, они голодали, ходили по деревням, нищенствовали.
продолжение...
|
