|
Зограф Н.Ю. "К вопросу об эволюции искусства передвижников в 1880-1890-е годы"
Уже в "Не ждали" намечается отход от былой повествовательности семидесятников. Фиксируя мгновение - появление вошедшего и реакцию на это остальных участников сцены, - художник стремится создать ощущение зрительной и психологической целостности образного строя картины. (Прием, до Репина примененный из его современников одним только Ге в его "Тайной вечере" и отчасти в "Петре и Алексее".)
В "Грозном" этот принцип развит еще более последовательно. И в этом симптом некоторого нового отношения художника к задачам искусства.
Исследование действительности, ее анализ, характерный для живописи 70-х годов, обусловливал объективную повествовательность изобразительного языка. Заранее оговоримся, что подобный метод отнюдь не означает какого-либо обеднения художественной содержательности произведения, о чем убедительно свидетельствуют и "Бурлаки", и "Крестный ход" того же Репина.
Но там "приговор явлениям жизни" был заключен в объективном показе события. Зритель, так сказать, приглашался вникнуть в предмет изображения.
Теперь же не меньшее значение приобретает стремление непосредственно захватить зрителя эмоциональным отношением художника к изображаемому, "заразить его своими чувствами", как сказал бы Толстой. И это требовало особой цельности зрительного впечатления и вместе с тем большой эмоциональной насыщенности как образа, так и формального строя живописи.
Конечно, сама тема "Ивана Грозного" направляла художника к обнаженной психологической и эмоциональной экспрессии. Но этот новый характер репинской живописи найдет свое выражение и в совсем иной по своему духовному содержанию и в большой мере по своему формальному строю картине "Запорожцы".
Ее также отличает особая эмоциональность выражения (не случайно И.Э.Грабарь назвал ее этюдом смеха) и зрительная цельность, придающие ленинградскому полотну "картинность" и пластическую монолитность.
Возвращаясь к "Грозному", подчеркнем, что экспрессивность этой вещи - отнюдь не самоцель и нимало не противоречит неизменному стремлению Репина оставаться на уровне высокой идейности. Более того, эта экспрессивность призвана усилить нравственный эффект картины, апеллировать к совести зрителя, к его моральному чувству.
И, с другой стороны, она - документ чуткой совести самого художника. Картина "Иван Грозный" - художественная исповедь живописца, со всей страстью стремящегося пробудить в мыслящем обществе дремлющее сознание.
Не исключено, что трактовка темы в "Грозном", как "победа человека над зверем", любви над злом, против которого мастер протестует ужасом самого кровавого зрелища, приняла у Репина окончательную форму под влиянием Гаршина, которым он восторгался и как писателем, и как человеком.
На Репина колоссальное впечатление произвела повесть Гаршина "Красный цветок", написанная в 1883 году, в тот же год, когда художник взял писателя моделью для умирающего царевича.
Сама эта повесть характерна для умонастроения начала 80-х годов, хотя в ней, разумеется, преломилась и болезненная натура писателя. В "Красном цветке" безумец срывает алый цветок, вобравший в себя все зло, всю кровь мира, и, жертвуя собой, прячет это зло у себя на груди, чтобы не изошло оно в мир, в человечество.
Не случайно пафос "Ивана Грозного" находит себе прямую параллель в тех импульсах, которые движут живописцем Рябининым в повести Гаршина "Художники". Написав своего "Глухаря", которого критика еще в прошлом столетии сопоставила с "Кочегаром" Ярошенко, Рябинин говорит: "... Ничто мне так не удавалось, как эта ужасная вещь...
Это довольство не ласкает меня, а мучит. Это - не написанная картина, это - созревшая болезнь...
Птицеловы, рыболовы, охотники со всякими экспрессиями и типичнейшими физиономиями, вся эта "богатая область жанра" - на что мне теперь она? Я ничем уже не подействую так, как этим глухарем. Я вызвал тебя, чтобы ты ужаснул своим видом эту чистую, прилизанную, ненавистную толпу.
Приди, силою моей власти прикованный к полотну... крикни им: я - язва растущая! Ударь их в сердце, лиши их сна, стань перед их глазами призраком! Убей их спокойствие, как ты убил мое...".
Разве не должен был, страшный в своем ужасе раскаяния царь Иван, ударить зрителя в сердце, лишить его сна, стать перед его глазами призраком?!
Гаршин вообще фигура весьма типичная для перелома 80-х годов. В его творчестве и в его личности очень рельефно проступают новые идейные мотивы, симптоматичные для этого времени.
Кризис народнической программы на рубеже десятилетия привел к тому, что на первый план выдвигаются мотивы обще-гуманистические, по своему реальному смыслу достаточно отвлеченные и наивные, но верно отражающие состояние умов в передовых кругах.
Протест против несправедливости, насилия, "крови" становится еще резче и болезненней, чем прежде, но, не поддержанный практической программой, он невольно приобретает утопические черты "всечеловечности".
Именно такое настроение побудило В.М.Гаршина написать письмо М.Т.Лорис-Меликову о помиловании Молодецкого, покушавшегося на этого сановника в 1880 году. В этом письме говорится: "... Не виселицами и не каторгами, не кинжалами, револьверами и динамитом изменяются идеи, ложные и истинные, но примерами нравственного самоотречения".- "В Вашей власти... не убить человеческую жизнь".
Характерно, что тогда же в 1880 году Гаршин едет к Толстому в Ясную Поляну. Сближение с Толстым при таких взглядах было естественно. И характерно, что через год сам Толстой обращается к Александру III с подобным же призывом по поводу первомартовцев: ".. .воздайте добром за зло... Убивая, уничтожая их, нельзя бороться с ними... Есть только один идеал... прощения и воздания добра за зло".
продолжение...
|
