|
Развитие ТПХВ. Годы роста и становления
Однако некоторые из будущих передвижников по собственной инициативе уклонялись от участия в конкурсе. Например, Максимов рвался работать в деревне, в той среде, с которой был особенно тесно связан.
Но ни Крамской, ни другие руководители Товарищества не требовали этого от своих молодых последователей, — наоборот, они поддерживали с пенсионерами самые близкие отношения (например, с Репиным).
Когда связь с Товариществом могла повредить академическим занятиям или первым самостоятельным шагам художника, передвижники не торопили своих будущих соратников, а порой и сдерживали их порывы.
Так произошло в 1875 году, когда Академия запретила своим пенсионерам выступать на выставках Товарищества.
Между тем именно стремление сохранить за Товариществом академическую молодежь и руководило передвижниками, когда они искали дипломатических выходов при возникновении тех или иных осложнений с Академией.
О настроениях молодых художников в связи с этим говорит одно из писем В.Максимова А.Киселеву: "Академия чувствует, что прошло время ее самостоятельной деятельности, на ее глазах вырастает общество за обществом,
молодые силы идут с большей охотой в эти общества, нежели к ней, президент требует объяснения причин застоя — как отвечать и что делать? где взять людей, работающих, чем заменить?
Задолго до конца нашей передвижной пущен был слух, что желающие получить звания обязаны представить свои картины в Академию, а ни на каких других выставках званий давать не станут.
Чтобы получить чины, пришлось бы оставить московскую (т. е. передвижную) выставку, князь на это рассчитывал, как теперь сделалось известно, и еще более удивился нежеланию иметь соответствующие звания, обозвал нас корыстолюбцами, а нам и любо".
Кое-кто проявил послушание. "Некорыстолюбивые чинолюбцы, — продолжает Максимов, — намеревающиеся дойти до степеней известных, суть следующие: Литовченко ... Семирадский.
Поленов, тоже пенсионер, — продолжает Максимов, — не желавший попасть в это стадо, прислал картину на передвижную выставку, откуда ее великий князь приказал взять для своей выставки".
Характерен в этой связи эпизод с Репиным. История этого эпизода такова. Стасов сообщил Мясоедову о желании Репина выступить на передвижной выставке (пока в качестве экспонента).
Общее собрание Товарищества приветствовало это желание. Все же Крамской счел своим долгом предостеречь Репина: "Есть одно обстоятельство, которое Репину знать не мешает прежде, чем он выступит у нас — писал он Стасову,
— недавно было желание Совета сделать постановление, чтобы профессора и адъюнкты штатные и нештатные, а также и пенсионеры не имели бы права нигде выставлять, кроме академических выставок". Предостережение не испугало Репина.
Он написал Крамскому следующее: "Опасения, по-моему, лишние. Бумаги предупреждающей я не получал (действительно, она еще не была послана Репину), да если бы и получил, то нашел бы хороший ответ на нее, если же Академия лишит меня стипендии, то я не буду жалеть, напротив, это развяжет мне руки и поставит на самостоятельную дорогу".
Экспоненты не обязаны были писать картины специально для выставки или отказываться от участия одновременно на других выставках. Репин показал на 3-й Передвижной четыре работы — "Монаха" (1874, Русский музей) и портреты Стасова, О.Поклонской и Е.Неклюдовой.
Здесь и увидел их конференц-секретарь академии П.Ф.Исеев. И тогда между ним и Мясоедовым произошел примечательный диалог, который Крамской воспроизводит в своем письме Репину:
"Исеев, увидя Ваши вещи, начинает выказывать величайшее изумление: Как это сюда попало? — Мясоедов: Стасов поставил. — Исеев: Как Стасов? Я полагаю, что нужно иметь согласие художника? — Мясоедов: Не знаю, это до нас не касается. — Исеев: Как не касается? Вы можете ему повредить. — Мясоедов: Чем же, Петр Федорович? Мы говорили Стасову, что есть бумага. — Исеев: Никакой нет бумаги!
А я хотел сказать, что Репин пенсионер, его работы должна видеть Академия, прежде чем разрешить, стоят ли они того, чтобы ставить на выставку. — Мясоедов: О! Товарищество руководствуется в данном случае своими правилами, и нам нет надобности спрашивать других, что стоит нам принять и чего не стоит.
— Исеев: Да я не к вам говорю, а говорю, что если работы пенсионера не удовлетворяют ожиданиям Академии, то его можно вызвать обратно из-за границы. — Мясоедов: Что же Вы грозите, Петр Федорович? ... чего Вы этим достигнете, — того, что Вам совсем и присылать пенсионеры не будут. — Исеев: Впрочем, это до Репина не относится, так как еще ему инструкции от Академии послано не было".
Излагая не без юмора эту учтивую беседу, где Мясоедов рубил сплеча, а конференц-секретарь внутренне кипел, но сдерживался, Крамской заключает: "Вы знаете, Мясоедов не совсем осторожен, стало быть, говорил он именно так, как я привел выше".
Репин был надеждой русского искусства, терять его Академия не хотела. Отсюда та своеобразная смесь кипения и неожиданной кротости у Исеева в этой беседе. Но с другими учениками считались меньше.
Так руководство Академии недвусмысленно высказало свою немилость Савицкому — его не допустили к конкурсу, даже не очень скрывая, что это воздаяние за его дружбу с передвижниками.
Переписка Крамского с молодыми художниками, еще связанными с Академией пенсионерством, доказывает, как бережно охранял он Репина, Поленова и других от осложнений, могущих возникнуть, если близость их к деятелям Товарищества станет явной.
Но проходит несколько лет, и именно Крамскому Репин сообщает: "Теперь академическая опека надо мною прекратилась, я считаю себя свободным от ее нравственного давления и потому, согласно давнишнему моему желанию, повергаю себя баллотировке в члены вашего Общества передвижных выставок.
Общества, с которым я давно уже нахожусь в глубокой нравственной связи, и только чисто внешние обстоятельства мешали мне участвовать в нем с самого его основания". Крамской, стремясь шуткой прикрыть подлинную взволнованность, патетически восклицает:
"Знаете ли Вы, о, знаете ли вы?" (как говорят поэты), какое хорошее слово Вы написали: "Я ваш!". Учитывая опыт предыдущих лет, опираясь и на то, что Репин уже был экспонентом Товарищества на 3-й выставке, его сразу избрали членом Товарищества.
Это произошло на общем собрании 14 марта 1878 года. Вскоре вошел в Товарищество и Поленов. Так в течение 70-х годов создалось надежное ядро Товарищества, во многом определившее жизнеспособность объединения, плодотворность его деятельности в последующие годы.
Об успехах Товарищества в осуществлении своей просветительской миссии свидетельствует неуклонное расширение выставочной деятельности, особенно развернувшейся после первых двух выставок. Из года в год растет и география передвижения.
Так, 2-я выставка кроме Киева и Харькова побывала в Орле, в городах Прибалтики — Риге и Вильно, на юге — в Одессе и Кишиневе. Интересны данные о посещаемости выставок, опубликованные в статьях и материалах Товарищества.
Так, число посетителей 1-й выставки в Петербурге — 11555, в Москве - 10440, в Киеве - 2 831, в Харькове — 4 717 человек. 1-ю выставку в Киеве и Харькове бесплатно посетили 1024 человека, 2-я выставка, как уже говорилось, расширила круг городов.
В Риге посещаемость была даже выше, чем в Киеве, — 3 730 человек, в Вильно — 1824, в Кишиневе — 1083.
Наибольший приток посетителей дала Одесса — 6 474 человека. При этом почти всюду от 1/4 до 1/3 посетителей — учащаяся молодежь. Эти цифры — красноречивое свидетельство того живого интереса, который вызывали передвижные выставки у широкого зрителя, и не только в столичных городах, но и на периферии.
Товарищество стремилось к возможному дальнейшему расширению своей выставочной деятельности. "Мы должны, — говорил Н. Ярошенко, — не ограничивать круга нашего путешествия, а, напротив, стремиться постоянно к его расширению, захватывая по возможности большее число новых городов. Если путешествие дает в результате ноль, то результат этот следует считать хорошим".
Вспомним необходимость давать на выставки специально написанные для них произведения, вспомним технические трудности, встречающиеся каждый раз при переброске картин (плохой транспорт, недостаток подходящих помещений и другое), — вспомним и оценим по заслугам этот воистину огромный бескорыстный труд.
Не только 1-я выставка, но и все последующие породили обширную прессу. Преобладающими были обзорные статьи, публикуемые в крупнейших газетах и журналах, таких, как "Отечественные записки", "Санкт-Петербургские ведомости", и других.
Горячо, убежденно, с присущим ему воинствующим темпераментом продолжал писать о выставках Стасов. Со своими впечатлениями о картинах передвижников выступали в печати Достоевский и Салтыков-Щедрин. После Салтыкова-Щедрина, так горячо откликнувшегося на первое выступление передвижников, обзор второй выставки дал в "Отечественных записках" П.Ковалевский, в "Санкт-Петербургских ведомостях"
— А. Суворин, в те годы еще прогрессивно настроенный.
Ряд статей принадлежал Андриану Прахову, человеку широко образованному (он читал курс истории искусства в университете и был редактором журнала "Пчела"), известному в те годы критику Н.Александрову и другим. Немало публиковалось и беглых заметок, а также фельетонов, порой шутливых, а порой и злобных.
Выставкам посвящались и отдельные издания, например "Полный обзор третьей художественной выставки Товарищества передвижных выставок России" Г.Урусова (Москва, 1876). Издавалась также специальная разъяснительная литература, приближающаяся по типу к современным экскурсионным беседам.
продолжение...
|
