|
Александра Боткина. Иван Крамской и Павел Третьяков, окончание
Извините, все Вас считают таким, кроме меня. Говорю это с чувством глубокого убеждения, то есть я считаю Вас человеком только со средствами, и знаю очень много людей гораздо богаче Вас, которые считают Вас потому богатым, что если Вы тратите на картины, то есть на прихоть (по их мнению) столько денег, то сколько же Вы должны тратить в таком случае на свои нужды?!!
К счастью, я усмотрел в Вашем письме, кроме особой деликатности, еще и доверие ко мне. Вот за это-то уже как за сверх комплектное обстоятельство я просто не найду и слов для благодарности...»
Подробности предложения обсуждались при личном свидании. Тем временем переписка их прекратилась.
После десяти месяцев молчания Павел Михайлович написал Крамскому. Будучи в Петербурге, он видел скульптуру Крамского - голову Христа. Он писал: «Простите, что лезу с советами. Мне то, что хочу сказать, пришло в голову еще в Петербурге после последнего свидания. Хотел написать тотчас же, но подумав кстати ли вмешиваться - оставил, но так как мысль все сидит в голове, то, чтобы отвязаться от нее, решился написать.
Мне кажется, Вам следовало бы сделать копию с головы Христа (Вы ее скоро сделаете) для отформовки, тогда этот первый экземпляр остался бы в неприкосновенной, полнейшей целости; хотя бы копия вылепилась бы и не совсем так, зато первый-то вполне бы уцелел».
Прошло еще полгода. Павел Михайлович, чувства которого к Крамскому не изменились, пишет ему в Ментону полное симпатии письмо. Между прочим, он пишет про картину «Неутешное горе». Он желал бы приобрести ее.
Крамской тронут. И снова все хорошо. Снова Павел Михайлович приобретает и заказывает портреты. О картине не говорят. Один лишь раз в письме от 13 февраля 1886 года Павел Михайлович упоминает: «Дай бог, чтобы здоровье Ваше поправилось и поскорее дало бы Вам силы окончить Вашу картину, ничего так не желаю».
Павел Михайлович картину так и не видал. Иван Николаевич умер внезапно, за работой. Говорили, что он упал с кистью в руках, кисть провела черту вниз по неоконченному портрету.
О судьбе картины мы узнаем из письма Павла Михайловича к В.В.Стасову. Он писал уже после смерти Крамского в июле, 1887 года: «Прочел в «Русской Мысли» статью П.М.Ковалевского, в ней он, между прочим, говорит, что Брюллову дал средства написать «Помпею» Демидов, Иванову написать его картину помог Жуковский, но никто не помог Крамскому, между тем как он продавал на три года все что сделает и т.д.
Но так ли поступил Крамской? Он рассказал всем содержание, показав многим статуэтки в композиции, обеспечив сюжет, т.е. содержание или сочинение картины за собой, самую же картину не показал до смерти никому на свете, даже жена не видала ее; кто же мог помочь написать ему при таких условиях?
Вы знаете, он предлагал мне все свои работы на три года, и прежде нужно было мне согласиться на это, а потом уже он открыл бы картину. Но Вы не знаете, чем был покончен разговор по поводу этого письменного предложения. Я согласился, с некоторыми оговорками (с тем, что по прошествии года я имею право продолжать или не продолжать это условие, глядя по обстоятельствам).
Но Крамскому нужно было покончить с несколькими портретами, заказами и расплатиться со старыми долгами, дело было отложено на небольшой срок: пока Иван Николаевич заявит мне, что он готов начать условное дело.
Так как И.Н. более не поминал о том, не предлагал показать картину, я же со своей стороны тоже не напоминал ему, потому что стали появляться такие его работы, как «Дама в коляске», «Дама с зонтиком», «Дама с кошечкой», вовсе не интересовавшие меня, а между тем предложение было брать все, что он ни напишет.
Покойный был чудесный человек, но ужасно скрытный, и в действиях своих не прост, как бы следовало, а очень мудрен; вот почему ничего не вышло из самого простого дела, какое нужно бы сделать для написания картины».
Судя по восторгу, с каким отзывался И.Е.Репин о начатой картине, следует очень пожалеть теперь, что это соглашение не состоялось.
Не видал Павел Михайлович картины еще и тогда, когда писал Репину 2 августа 1887 года в ответ на его «энергический энтузиазм» по поводу виденной им картины:
«Вы так же, как и я, как и все, не ожидали уже от Крамского ничего истинно художественного после его многолетних, хотя и хороших, но заурядных, казенных портретов разных псевдо-знаменитостей; после его дам в коляске, под зонтиком, на траве, девочек с кошечками, цветов и садиков, тогда как... могли бы все... общими силами вытащить из тины, в которую все более и более погружался этот, как Вы говорите, удивительный художник.
Я не знаю соглашусь ли с Вами вполне, но думаю, что да, и тогда мне особенно горько будет, потому что я, может быть, мог более бы помочь, чем кто-нибудь; разумеется, если бы я мог подозревать то, что Вы увидали... Вообще не могу понять, как и почему мог скрывать Крамской эту работу так тщательно... Только, казалось, и можно было объяснить тем, что задача оказалась не по силам и он решил, что не может с ней справиться... Не могу отделаться от этого предположения.
Да, ужасно жаль, если окажется и докажется всем ясно, как мы все, даже близкие ему, мало знали этого в высшей степени замечательного, но с большими странностями, человека...»
Теперь мы знаем, что картина не удалась, страшного хохота не получилось. Павел Михайлович тогда, по-видимому, нашел то же и не поместил ее в свое собрание. Общее мнение было против картины, а прямой и резкий Верещагин написал Павлу Михайловичу 19 декабря 1887 года: «Большая картина слаба во всех отношениях, Христос вылитый Николини и, по-видимому, так же глуп, как этот тенор».
Посмертной выставки я не видала. Исчерпывающе говорит о ней Стасов, ставя на высокий пьедестал реализм портретов работы Крамского и еще выше его художественно-просветительную деятельность.
в начало...
|
