Александра Боткина. Федор Васильев и Павел Третьяков
Вы видите, Павел Михаилович, что я даже посоветовать ничего не могу. Говоря по совести, деньги посылать не следует.
Долги его в Ялте, вероятно, могут быть покрыты оставшимися работами и, несмотря на то, все-таки еще останутся. Ей богу, не знаю, как тут быть...».
В тот самый день, 3 апреля 1873 года, когда Крамской писал это письмо, Васильев написал Павлу Михайловичу длинную исповедь: «...надеюсь, что здоровье Веры Николаевны окончательно поправилось.
Кстати, ради Бога, Павел Михайлович, напишите мне, верно ли я называю супругу Вашу по имени и отчеству? (Ведь у меня память до такой степени плоха, что я забываю имя моего покойного отца).
Очень, очень благодарю Вас за мнение о моей картине, которое Вы высказали; я очень ценю Ваше мнение... Что касается фигур, то я с большой охотой перепишу не только их, но вообще постараюсь придать всему первому плану то, что ему необходимо и чего в нем нет.
Но я не м о г написать эту картину так, как мне хотелось, по многим обстоятельствам. Ну уже пошло о картине, так и пусть идет... Каждую картину я пишу не красками, а потом и кровью, каждая кроме мучений мне ничего не доставляет.
Это потому, что я ясно вижу, что нужно сделать; но я еще не могу сделать так, как я могу сделать, потому что обстоятельства никогда не позволяли мне быть хозяином моего труда и времени. Это весьма темно и требует объяснения. Вот оно.
Я никогда не мог учиться, ибо на ученье нужны деньги, т.е. не собственно на ученье, а на жизнь в это время. Так как я готовых денег не имел, а напротив, имел вместо них - семейство (это капитал небольшой), то и принужден был работать, отложив надежду совершенствоваться на лучшее время.
(Я прежде верил, что существует время так себе, простенькое,- а другое хорошее). Постоянно работая для денег, я не мог подвигаться вперед, не мог совершенствовать свою технику в обширном значении этого слова.
Я не мог работать над чем-нибудь до тех пор, пока останусь доволен; я должен был работать только до того времени, пока были у меня деньги: вышли деньги - нужно кончать картину.
Словом, если я не исписался, даже наоборот, постоянно беру какую-нибудь премию - то этим я обязан не себе - а таланту. Но иметь талант еще очень мало! Нужно при одном таланте иметь другой - талант правильно и в лучшую сторону развиваться.
Я уверен, что имею и этот, другой талант, но, как писал уже... обстоятельства сильнее человека!.. Павел Михайлович, поверьте моей совести, я был бы теперь уже хорошим художником!
Положим я добьюсь своей цели даже и при таких обстоятельствах, но это будет гораздо позже. А как трудно, как тяжело добиваться! (Остановить меня может только единственная вещь - болезнь и смерть).
Надеюсь, что Вы не будете шутить над моими откровенными излияниями, хотя они, может, и очень наивны... Устал писать, больше не могу, несмотря на желание.
Будьте здоровы и счастливы настолько, насколько может желать этого искренно Вас уважающий и преданный Вам Ф. Васильев».
Васильев пишет, что он не мог учиться, совершенствоваться. Он учился лишь в рисовальной школе Общества Поощрения Художеств; им руководил Шишкин; в Академию же он только поступил, но начать заниматься там не успел.
Но сколько у него видно Икуса, сколько виртуозности, особенно в незаконченных вещах. Репин в своей книге «Далекое близкое», рассказывая о талантливой, обаятельной личности Васильева, говорит, что он усердно посещал Кушелевскую галерею. Павел Михайлович был очарован его талантом.
Он с тревогой следил за ухудшением здоровья Васильева и предстоящей потерей его для русского искусства.
23 мая Васильев с величайшим трудом написал Павлу Михайловичу длинное письмо. Если он не писал до сих пор, то причина - болезнь, которая все ухудшалась, так что он теперь едва мог сойти с трех ступенек, чтобы «сесть на воздух».
Он жалуется на увертки доктора, на режим, на запрещение работать, на погоду, на дороговизну летних цен: «Я положительно ни о чем теперь не могу даже подумать толково. Зачем я, например, пишу все это?
Неужели кому-нибудь приятно читать, как какой-то там безвестный мазилка рвется во все стороны? Ведь это галиматья, ведь это только мне интересна моя болезнь и прочее... Ну не выкину этого письма за окно, знаете почему. Очень трудно писать, а все, что трудно достается, хоть это и плохо, бережется часто больше хорошего... Больше писать не могу нисколько - боль в боку и в спине. Поклон супруге.
Ваш Васильев».
Это его последнее письмо. Чем успокоить? Чем утешить?
Павел Михайлович кончает письмо от 16 июля: «Крепко обнимаю Вас, добрейший Федор Александрович, и ничего так не желаю, как увидеть Вас в полном здоровье и в славе. Потому что будете здоровы - пойдете так далеко, как, может быть, не ожидаете».
А 1 августа 1873 года Крамской пишет Павлу Михайловичу, что Васильев уже шесть месяцев не работает, ему нужна тысяча Рублей. Крамской предлагает вместе с Шишкиным свое поручительство. «Грустно мне очень,- пишет он,- и русская школа теряет в нем гениального мальчика; я так думаю, не знаю много ли будет у меня единомышленников, но я в этом убежден».
Павел Михайлович отвечает 8 августа: «После нашего свидания в Кунцеве я послал Васильеву 100 рублей... Я решился посылать ему по 100 рублей в месяц; не получая известия, я полагал, что его уже нет и все ждал услыхать эту несчастную весть. Но слава богу я пока он еще жив, будем надеяться, не совершится ли чудо и нам не придется преждевременно схоронить его.
В значении его для искусства я с Вами вполне согласен, да, кажется, и никто не может не согласиться.- Вы мне не пишете, как следует выслать 1000 рублей, сразу или по частям. Для меня все равно, но я боялся зараз послать деньги, зная, какой плохой экономист был Васильев здоровым, а теперь тем более».
11 августа Крамской просит, чтобы Павел Михайлович выслал 700 рублей на имя Клеопина, которого Крамской просил не допустить расхищения рисунков, этюдов и картин Васильева, в виду объявленной доктором близкой катастрофы, и помочь матери Васильева, если можно, собрать все заранее и выслать в Петербург.
Павел Михайлович извещает Васильева, что послал ему триста рублей с знакомым и прибавляет: «Дай бог, дорогой наш Федор Александрович,- чтобы здоровье Ваше поправилось и Вы скорее принялись бы за работу. Крепко от души желаю Вам этого». Но, конечно, в выздоровление верить уже нельзя было.
продолжение...
|
